Неточные совпадения
— Одна ли Анна Андреевна! — сказала хозяйка. — Вот как брата-то ее женят и пойдут дети — столько ли еще будет хлопот! И меньшие подрастают, тоже в женихи смотрят; там дочерей
выдавай замуж, а где женихи здесь? Нынче, вишь, ведь все хотят приданого, да всё деньгами…
Он их
выдавал уже лет двадцать пять сряду — или отдаленных родственниц, или падчериц каких-нибудь двоюродных
братьев своей жены, или крестниц, даже
выдал дочку своего швейцара.
— Да, да, — повторил я с каким-то ожесточением, — и в этом вы одни виноваты, вы одни. Зачем вы сами
выдали вашу тайну? Кто заставлял вас все высказать вашему
брату? Он сегодня был сам у меня и передал мне ваш разговор с ним. — Я старался не глядеть на Асю и ходил большими шагами по комнате. — Теперь все пропало, все, все.
Она окончила воспитание моего отца и его
братьев; после смерти их родителей она заведовала их именьем до совершеннолетия, она отправила их в гвардию на службу, она
выдала замуж их сестер.
Но, как назло княгине, у меня память была хороша. Переписка со мной, долго скрываемая от княгини, была наконец открыта, и она строжайше запретила людям и горничным доставлять письма молодой девушке или отправлять ее письма на почту. Года через два стали поговаривать о моем возвращении. «Эдак, пожалуй, каким-нибудь добрым утром несчастный сын
брата отворит дверь и взойдет, чего тут долго думать да откладывать, — мы ее
выдадим замуж и спасем от государственного преступника, человека без религии и правил».
— Четыреста восемьдесят три, — поправляет
брата Гриша, которому уже нечто известно об этих переговорах, но который покуда еще никому не
выдавал своего секрета.
Прося
брата, чтоб
выдал дочь за Митю, Любим Торцов прибавляет: «Он мне угол даст; назябся уж я, наголодался.
Крестный твой поехал в Омск, там
выдаст замуж Поленьку, которая у них воспитывалась, за Менделеева,
брата жены его, молодого человека, служащего в Главном управлении Западной Сибири. Устроит молодых и зимой вернется в Покровский уезд, где купил маленькое именье. Я все это знаю из его письма — опять с ним разъехались ночью под Владимиром. Как не судьба свидеться!
— Право! А не компрометирую я тебя моим… не тем видом?Ну, да нечего об этом расспрашивать; не суть важное; я,
брат Ваня, всегда помню, какой ты был славный мальчуга. А помнишь, тебя за меня высекли? Ты смолчал, а меня не
выдал, а я, вместо благодарности, над тобой же неделю трунил. Безгрешная ты душа! Здравствуй, душа моя, здравствуй! (Мы поцеловались.)
— Дрянь же,
брат, у твоего знакомого знакомые! — начал Зыков. — Это семинарская выжига, действительный статский советник… с звездой… в парике и
выдает себя за любителя и покровителя русской литературы. Твою повесть прислал он при бланке, этим, знаешь, отвратительно красивейшим кантонистским почерком написанной: «что-де его превосходительство Федор Федорыч свидетельствует свое почтение Павлу Николаичу и предлагает напечатать сию повесть, им прочтенную и одобренную…» Скотина какая!
— Я не знаю, что вы разумеете под скрытностью масонов, — сказал он, — если то, что они не рассказывают о знаках, посредством коих могут узнавать друг друга, и не разглашают о своих символах в обрядах, то это единственно потому, чтобы не дать возможности людям непосвященным
выдавать себя за франкмасонов и без всякого права пользоваться благотворительностью
братьев.
— А мы Балалайкину полную доверенность
выдадим. Он,
брат, что угодно выхлопочет!
— Вы решились взять меня с собою вроде письмоводителя… То есть, если по правде говорить, чтобы не оскорблять вас лестию, вы не решились этого сделать, а я вас заставил взять меня. Я вас припугнул, что могу
выдать ваши переписочки кое с кем из наших привислянских
братий.
Марта набивала папиросы для Вершиной. Она нетерпеливо хотела, чтобы Передонов посмотрел на нее и пришел в восхищение. Это желание
выдавало себя на ее простодушном лице выражением беспокойной приветливости. Впрочем, оно вытекало не из того, чтобы Марта была влюблена в Передонова: Вершина желала пристроить ее, семья была большая, — и Марте хотелось угодить Вершиной, у которой она жила несколько месяцев, со дня похорон старика-мужа Вершиной, — угодить за себя и за брата-гимназиста, который тоже гостил здесь.
Катерина Борисовна была девушка взрослая и с твердым характером; мать и
братья не могли с ней сладить и
выдали за Чичагова, который впоследствии был прощен, но не имел права выезжать из Уфимской губернии.
Михаила Максимовича мало знали в Симбирской губернии, но как «слухом земля полнится», и притом, может быть, он и в отпуску позволял себе кое-какие дебоши, как тогда выражались, да и приезжавший с ним денщик или крепостной лакей, несмотря на строгость своего командира, по секрету кое-что пробалтывал, — то и составилось о нем мнение, которое вполне выражалось следующими афоризмами, что «майор шутить не любит, что у него ходи по струнке и с тропы не сваливайся, что он солдата не
выдаст и, коли можно, покроет, а если попался, так уж помилованья не жди, что слово его крепко, что если пойдет на ссору, то ему и черт не
брат, что он лихой, бедовый, что он гусь лапчатый, зверь полосатый…», [Двумя последними поговорками, несмотря на видимую их неопределенность, русский человек определяет очень много, ярко и понятно для всякого.
— А конечно; он еще более; ему, кроме добавочных и прибавочных, дают и на дачу, и на поездку за границу, и на воспитание детей; да в прошедшем году он дочь
выдавал замуж, —
выдали на дочь, и на похороны отца, и он и его
брат оба выпросили: зачем же ему брать взятки? Да ему их и не дадут.
— Не буду, — сказал Маклаков, подумав. — Ну, вот что — прощай! Прими мой совет — я его даю, жалея тебя, — вылезай скорее из этой службы, — это не для тебя, ты сам понимаешь. Теперь можно уйти — видишь, какие дни теперь! Мёртвые воскресают, люди верят друг другу, они могут простить в такие дни многое. Всё могут простить, я думаю. А главное, сторонись Сашки — это больной, безумный, он уже раз заставил тебя
брата выдать, — его надо бы убить, как паршивую собаку! Ну, прощай!
— Правда, что ты
брата своего
выдаёшь? — спросил Маклаков негромко.
' — Если всех-то счесть, так, пожалуй, и пальцев на руках не хватит! — воскликнул Прокоп, когда мы кончили обозрение наших статистических сил, — да и народ-то,
брат, все какой — уж эти не
выдадут!
Ходила молва, что, не проболтайся мой отец, не
выдай своего
брата, — Давыдова отца не сослали бы в Сибирь!
— Я вижу твое восхищение! — холодно возразил ей
брат; — скоро! мы довольно ждали… но зато не напрасно!.. Бог потрясает целый народ для нашего мщения; я тебе расскажу… слушай и благодари: на Дону родился дерзкий безумец, который
выдает себя за государя… народ, радуясь тому, что их государь носит бороду, говорит как мужик, обратился к нему… Дворяне гибнут, надобно же игрушку для народа… без этого и праздник не праздник!.. вино без крови для них стало слабо. Ты дрожишь от радости, Ольга…
— Нужно,
брат, было, — сказал Костик, помолчав. — Тут жена заболела, а там братишек в ученье свезли, а напоследки вот сестру замуж
выдал.
Царя Петра они с ума споили;
брата Иоанна ставят ни во что, комнату его дровами закидали; меня называют девкою, как будто я и не дочь царя Алексея Михайловича; князю Василью Васильевичу (Голицыну) хотят голову отрубить, — а он добра много сделал: польский мир учинил; с Дону выдачи беглых не было, а его промыслом и с Дону
выдают.
— Да какой черт ею жертвует? Не в Сибирь ссылают, замуж
выдают; она, я думаю, сама этого желает. Жертвуют ею! В этом деле скорей наш
брат жертвует. Будь у меня состояние, я, может быть, в зятья-то пригнул бы и не такого человека.
Тетушка стала объяснять это безнравственностью и тем, что люди бога не боятся, но вдруг вспомнила, что ее
брат Иван Иваныч и Варварушка — оба святой жизни — и бога боялись, а все же потихоньку детей рожали и отправляли в воспитательный дом; она спохватилась и перевела разговор на то, какой у нее когда-то женишок был, из заводских, и как она его любила, но ее насильно
братья выдали за вдовца иконописца, который, слава богу, через два года помер.
— Ну, дама так дама!.. Извините, сударыня, и вас пришибем. А валет? Эх,
брат Иван, говорил, не надейся на валета. Ну, туз твой, твой!.. Али нет! Десяточка-касаточка, не
выдай — не
выдала! Баста! — проговорил Пионов, встал и подошел к столу с закускою.
— Эге, господа, вы тут ловко распорядились: все чисто. Эй ты, кравчий!
Выдай,
брат, за ту же цену подливки, а мы покуда мадеркой займемся. Вы, господа, на мадерку-то и внимания не обратили, да она и не стоит — дрянь; я уж так, от нечего делать, по смиренству своему, займусь ею. Эй, Иван Кузьмич! Позабавься хоть мадеркою, раскуражь себя. Это ведь ничего, виноградное, оно не действует.
«Вы меня не опасайтесь: я своего
брата выдавать никогда не согласен, да и дела мне нет.
Им, — говорю, — одна дамка-полячка (я таки ее с ним еще и познакомила) как хотела помыкала и амантов, — говорю, — имела, а он им еще и отличные какие места подавал, все будто заместо своих
братьев она ему их
выдавала.
— Я,
брат, неграмотный. В Расее писал мне один человек, да, видно, не так что-нибудь. Не потрафил… А отсель и письмо-то не дойдет. Где поди! Далеко, братец мой! Гнали, гнали — и-и, боже ты мой!.. Каки письмы! Этто, годов с пять, человек тут попадал, от нашей деревни недальной. «Скажите, говорит, Тимофею, дочкy его замуж
выдали…» Правда ли, нет ли… Я,
брат, и не знаю. Может, зря.
— Отчего же вы
выдавали его за
брата? — продолжал полицмейстер.
— Так вот, я и говорю: тут все было честно и благородно, — свободный выбор! А теперь,
брат Срулик, мы будем говорить о Фроиме и Фруме… Ты уже знаешь. Да? Ну, так вот он тоже узнал там на пруду от Фрумы, что ее
выдают за ешиботника… Он сразу так изменился в лице, что передо мной был совсем другой человек. Во всяком случае, другой Фроим, которого мы не знали.
Через пять лет по возвращении из Мекленбург-Шверина Александр Иванович купил у своего бывшего помещика Барков-хутор, записался в купечество нашего уездного города,
выдал замуж двух сестер и женил
брата.
А на расходы Манефа деньги
выдавала от имени ктитора обители,
брата своего родного по плоти, скитского заступника и во всем оберегателя Патапа Максимыча.
— Завтра,
брат, тоже никак невозможно, потому что завтра весь день стану отдыхать, — сказал Михайло Васильич. — Давеча перед обедом по полю я ходил — тенетнику над озимью видимо-невидимо, и мошка толчется, — улов будет богатый… Нет, завтра нельзя… Разве записку снесешь к Карпу Алексеичу, чтоб, значит, беспременно
выдал тебе бумагу.
Любить всегда отрадно, но писать —
Такая страсть у любящих к чему же?
Ведь это прямо дело
выдавать,
И ничего не выдумаешь хуже.
Казалось бы, ну как не помышлять
О
брате, об отце или о муже?
В затмении влюбленные умы —
И ревностно писали тоже мы.
— Мудрено,
брат, придумал, — засмеялся приказчик. — Ну,
выдам я тебе пачпорт, отпущу, как же деньги-то твои добуду?.. Хозяин-то ведь, чать, расписку тоже спросит с меня. У него,
брат, не как у других — без расписок ни единому человеку медной полушки не велит давать, а за всякий прочет, ежели случится, с меня вычитает… Нет, Сидорка, про то не моги и думать.
Не до того было Панкратью, чтоб вступиться за
брата: двое на него наскочило, один губы разбил — посыпались изо рта белые зубы, потекла ручьем алая кровь, другой ему в бедро угодил, где лядвея в бедро входит, упал Панкратий на колено, сильно рукой оземь оперся, закричал громким голосом: «Братцы, не
выдайте!» Встать хотелось, но померк свет белый в ясных очах, темным мороком покрыло их.
И родных своих по скорости чуждаться стала, не заботили ее неизбывные их недостатки; двух лет не прошло после свадьбы, как отец с матерью,
брат и сестры отвернулись от разбогатевшей Параши, хоть,
выдавая ее за богача, и много надежд возлагали, уповая, что будет она родителям под старость помощница, а бедным
братьям да сестрам всегдашняя пособница.
Думал он, что Смолокуров вспрыгнет до потолка от радости, вышло не то: Марко Данилыч наотрез отказал ему, говоря, что дочь у него еще молода, про женихов ей рано и думать, да если бы была и постарше, так он бы ее за дворянина не
выдал, а только за своего
брата купца, с хорошим капиталом.
— Я не прошу благодарности… Не нужна она мне! Мне нужно чувство! Боже мой, как обидно! Даже племянник Жан не приехал. Отчего он не приехал? Что я ему худого сделала? Я заплатила по всем его векселям,
выдала замуж его сестру Таню за хорошего человека. Дорого мне стоит этот Жан! Я сдержала слово, данное моему
брату, его отцу… Я истратила на него… сам знаешь…
Брат держится за них из одного дворянского гонора, потому что они ему достались от дальнего родственника, какого-то богача и магната; за их части он
выдал им деньгами.
— Не наживешь палаты каменной? Праведником и не
выдаю себя; но между нашим
братом, разночинцем, и вами, господами, та разница…
Так, меня на первых же порах свели с двумя
братьями Бриггс, теми фабрикантами, которые стали
выдавать своим рабочим, кроме задельной платы, еще процент с чистой хозяйской прибыли. Они первые сами пошли на это. И тут сказалось прямое влияние Дж. — Ст. Милля. Оба эти промышленника высоко его чтили. Оба
брата во время нашей застольной беседы держали себя очень скромно, без малейшей рисовки своим великодушием.
— Был, братец ты мой, намедни я на скачках, — рассказывал он, делая испуганные глаза. — Нас было трое, и взяли мы в тотализаторе один трехрублевый билет на Шустрого. И спасибо этому Шустрому. На рубль нам
выдали по тридцать два рубля. Не могу,
брат, без скачек. Удовольствие благородное. Моя бабенция всегда задает мне трепку за скачки, а я хожу. Люблю, хоть ты что!
— Я
выдал бы ее, — сказал
брат, — если бы она была ведьма и не была бы такой красивой…Отпущение вещь хорошая…Впрочем, мы не будем в убытке, если подождем смерти Марии и
выдадим ее тем воронам мертвую… Пусть сожгут мертвую…Мертвым не больно. Она умрет, когда мы будем стары, а в старости-то нам и понадобится отпущение…
— Что ж поделаешь. Жена и то убеждала выйти в отставку, да как выйдешь? До эмеритуры осталось всего два года. А у меня четверо детей, да еще трое сирот-племянников. Всех нужно накормить, одеть… А хвораю-то я уж давно. Комиссия два раза
выдавала удостоверения, что мне необходимо лечиться водами в Старой Руссе, там есть для офицеров казенные места. Но ведь знаете сами, нашему брату-армейцу трудно чего-нибудь добиться, протекции нет. Казенные места всегда заняты штабными, а нам и доступу нет…
Князь Григорий Александрович приводился Елене Павловне троюродным
братом, но она его
выдавала иногда за родного дядю, иногда за"cousin germain" [двоюродный
брат (фр.).].
— Тоже жаловаться полезли: отец Акулины, пастух Филипп да Николай,
брат Аксиньи и Акулины… И что же взяли…
Выдали их ей же головой… Она их на цепи в погребице с полгода продержала, а потом засекла до смерти… Это еще до тебя было.